Пораженный новизною такой [постановки] вопроса, я пытался уяснить себе различие между этими двумя [видами] соединения [природ]: "из двух природ" или "в двух природах". Я решил, что разница эта, видно, очень важна - раз епископ, написавший послание, не захотел обойти этот вопрос молчанием, считая его в высшей степени существенным - а значит, и нам не должно отмахиваться от него в ленивой беспечности.
Однако тут все зашумели, что разница, мол, и так понятна, что ничего здесь нет неясного, темного или скрытого; и во всей этой суматохе не нашлось ни одного человека, кто хотя бы слегка коснулся сути вопроса, не говоря уже о том, чтобы растолковать его. Я сидел слишком далеко от того, кого мне больше всего хотелось видеть [25], - ты же помнишь, как были расположены сиденья и сколько народу было между нами, - так что при всем желании я не мог разглядеть выражения его лица или уловить кивка его головы, что позволило бы мне догадаться о его суждении. Сам-то я мог сказать по этому вопросу не больше остальных, а в одном отношении, пожалуй, даже и меньше. Ибо что касается предложенного предмета, то в нем я смыслил столько же, сколько и все прочие, то есть ровно ничего; но лепта, внесенная мною [в его обсуждение], была меньше, поскольку я не приписывал себе ложно знания того, чего на самом деле не знаю.
Признаюсь, чувствовал я себя прескверно, ошеломленный напором этого стада невежд; я молчал из страха, что окажусь настоящим безумцем, если попытаюсь вести себя как человек в здравом уме среди стольких буйнопомешанных.
Итак, я размышлял про себя обо всех этих вопросах, причем не проглатывал сразу то, что услыхал, но как бы пережевывал жвачку, то и дело возвращаясь мыслью назад.
И вот стучащему уму отворились двери, и найденная истина подняла перед искавшим ее все туманные завесы евтихианского заблуждения. И тут охватило меня великое изумление: сколь велика наглость невежественных людей, пытающихся прикрыть порок невежества бесстыдным притязанием на ученость. Не зная не только предмета, о котором идет речь, но не понимая даже того, что сами они говорят, выступая в подобных спорах, они как будто забывают, что невежество, если его скрывать, становится стократ позорнее.
Впрочем, пора мне уже перейти от них к тебе, кому предстоит первым оцепить этот мой набросок, - я посылаю его тебе на суд. Если ты решишь, что все в нем сказано правильно, то присоедини и его, пожалуйста, к тем моим сочинениям, которые у тебя хранятся. Если же в нем нужно что-нибудь сократить или, наоборот, добавить, пли внести какие-либо изменения, то, прошу, пришли его непременно назад, чтобы я мог перенести твои поправки в другие мои экземпляры. Только когда с этим будет покончено, я передам его на рассмотрение тому, на чье суждение во всем обычно полагаюсь.
А раз уж этой нашей беседе суждено быть записанной, то пусть сначала будут устранены крайние и противоположные друг другу заблуждения Евтихия и Нестория; а уж потом, с Божьей помощью, я изложу умеренную середину христианской веры. А так как весь этот спор противоположных друг другу aireseon [ересей] сосредоточивается на "лицах" и "природах", то прежде всего следует определить оба эти [понятия] и разделить их, найдя свойственные каждому отличительные признаки.
Итак, "природой" могут называться или только тела, или только субстанции - телесные и бестелесные, или все вещи, которые каким-либо образом существуют. А раз [слово] "природа" употребляется трояко, то и определена она, без сомнения, должна быть трояко. Если мы решим называть "природой" все существующие вещи, мы должны будем дать ей такое определение, которое включало бы все существующие вещи. Получится примерно следующее: "Природа есть [название] тех вещей, которые, поскольку они существуют, могут быть каким-либо образом постигнуты разумом (intellectus)". Это определение определяет как субстанции, так и акциденции - ведь и те и другие могут постигаться разумом. "Каким-либо образом" добавлено потому, что Бог и материя не могут быть вполне и совершенно постигнуты разумом; тем не менее они все же каким-то образом постигаются - путем устранения всех прочих вещей.
"Поскольку они существуют" мы добавили потому, что даже само [слово] ничто обозначает нечто, однако не природу. В самом деле, оно обозначает не то, что нечто существует, а скорее небытие (non esse) [вещи]; а всякая [вещь] есть природа. Так вот, если нам угодно называть природой все вообще вещи, то определением ей будет то, которое предложено выше.
Если же "природа" говорится об одних только субстанциях, - а все субстанции бывают либо телесными, либо бестелесными, - то мы дадим такое определение природе, обозначающей субстанции: "Природа есть то, что может или действовать, или претерпевать". "Претерпевать" и "действовать" может все телесное и душа телесного; ибо она в теле действует и от тела претерпевает. Только "действовать" [может] лишь Бог и все божественное. Итак, вот тебе определение второго значения слова "природа", которое относится только к субстанциям. Тем самым мы дали также и определение субстанции. Ибо если словом "природа" мы обозначаем субстанцию, то, описывая природу, мы описали тем самым и субстанцию.
Если же понимать имя "природа" уже, исключив бестелесные субстанции и прилагая его к одним лишь телесным, - и считать, что "природой" обладают только телесные субстанции, как полагает Аристотель и его многочисленные последователи, а также бесчисленные представители разных других философских школ, - в этом случае мы и определение позаимствуем у тех, кто полагает природу не иначе как в телах. Определение это будет такое: "Природа есть начало движения, [присущего вещам] само по себе, а не привходящим образом". О "начале движения" я сказал здесь потому, что ведь всякое тело имеет собственное движение: огонь, например, вверх, а земля - вниз. Далее, я сказал, что природа есть начало движения "само по себе", а не "привходящим образом"; дело тут вот в чем: деревянное ложе, [например], также непременно будет стремиться вниз, и падает вниз оно привходящим образом. В самом деле, ложе увлекается вниз своим весом и тяжестью оттого, что оно есть дерево, а дерево есть не что иное, как земля. Так вот, ложе падает вниз не потому, что оно - ложе, а потому, что оно - земля, то есть земле случилось стать ложем. А потому мы назовем его по природе (naturaliter) деревом, а по искусству - ложем (artificialiter).